Николай Фарутин "Танцы в госпитале"

 "По концентрации мужества на один квадратный метр полуостров Рыбачий не сравнится ни с одним местом на карте Мурманской области", -  так образно сказала журналистка ГТРК "Мурман" Елена Сивонен. 

На берегу бухты Большие Озерки на полуострове Рыбачий  в годы войны располагался фронтовой госпиталь,  а сейчас на этом месте стоит единственный в нашей области памятник фронтовой медсестре:  белая фигурка девушки в военной форме со склоненной головой.

Этот памятник находится перед большим госпитальным кладбищем, где похоронены 2 462 защитника полуострова Рыбачий. Говорят, что среди них нет ни одного убитого в бою, только умершие от ран  в госпитале.

Медсестра из этого госпиталя – главная героиня  рассказа одного из защитников Рыбачьего - Николая Фарутина.

ТАНЦЫ В ГОСПИТАЛЕ

Вот и забыл я твои глаза и твой голос. Время подхватило всё и унесло в неведомую даль. Но руки твои, как руки матери, мне, наверное, не забыть.

Я помню синие жилки на них, белые длинные пальцы, когда они ловко снимали повязку или тревожно касались раны, когда они нежно, но настойчиво заставляли успокоиться и опуститься на подушку.

Я помню руки твои, медсестра! Я помню и тот синий вечер, и чистое небо с яркими звездами и северным сиянием. Помню, как звучала музыка. Это в госпитале начинались танцы.

Странное зрелище они представляли. Раздвигались столы, на почетное место усаживался гармонист. Вздыхали меха, и рождалась музыка. Никто не хотел выходить первым. Но стоило какой-то паре сделать два круга, как раненые срывались с места, те, кто, конечно, мог двигаться. 

Самыми заядлыми кавалерами были раненные в руки. Их называли «летчиками», потому что уложенная в гипс рука покоилась на специальном устройстве и напоминала крыло самолета. Рангом ниже шли выздоравливающие. Танцевать они могли по-настоящему. Но это были не постоянные партнеры – завтра – послезавтра опять уходили на фронт. Туда, на войну.

Ну, за ними шли мы, – те, кому много двигаться было запрещено.

 – Ну, что, пойдем, – сказала ты и спохватилась: – Ах да, тебе нельзя… Ничего…

Но я-то знал, как ты хотела туда, где музыка и смех.

 – А знаешь, давай, я посмотрю твою ногу, – вдруг предложила ты.

 – Ладно, посмотри.

Мы вошли в перевязочную, ты зажгла лампу, опустила ее на пол. Я сел на стул. И ты стала привычно разбинтовывать мою ногу. Картина открылась неприглядная. Около раны вздулась шишка.

 – Осколок выходит, – определила ты.

 – Болит, спасу нет, – признался я.

 – Еще больней будет, – «успокоила» ты.

И тут меня осенило:

 – А знаешь что, сестричка, давай его вырежем…

 – Ты что, с ума сошёл, я же не врач.

 – А что со мной будет? Завтра покажу врачу, и дело с концом.

 – Тебе с концом, а меня под суд.

 – Так уж и под суд, – неуверенно возразил я.

Но нам было по двадцать, а там, внизу в зале, как фалды фраков, в бешеном танце развевались полы халатов. И мы не могли пойти туда, не могли окунуться в это веселье из-за какого-то ржавого куска железа, которому именно сейчас вздумалось выходить.

 – Режь! – скомандовал я. – Кто старший по званию?

 – Здесь ты раненый, а я медсестра.

 – Все равно режь, там разберемся.

Видно, ты прониклась моей уверенностью, взяла скальпель, еще какие-то блестящие штучки и поставила кипятить. Помазала рану,  достала скальпель, и вдруг вспомнила:

 – Послушай, нужно же обезболивающие уколы.

 – Режь, нечего медлить, потерплю!

 – Ну, держись, – скомандовала ты. И резкая боль откинула меня на спинку стула. Из раны ударил фонтан. Это выходил гной вместе с осколком.

 – Как, жив? – спросила ты, улыбаясь.

 – Жив, – ответил.

 – Тогда пошевели пальцами ноги.

Пошевелил.

 – Работают, – обрадовалась ты. – Теперь дело привычное.

Ты ловко стала обрабатывать рану, а я все боялся, что не выдержу. Наконец, моток бинта начал летать вокруг ноги. Боль постепенно утихла. Мне стало легче. Я попытался встать, но ты удержала. А мне хотелось идти. Было радостно, что ты сделала операцию и сейчас нежно смотришь на меня. Наконец, я поднялся. Встал и пошел. А ты бежала следом и спрашивала: «Ну, как? Ну, как?» Мы шли на танцы. Мы кружились и смеялись. От счастья.

На следующий день, когда мою ногу ты разбинтовала, врач повернулась ко мне и спросила: «Ну, как ваш осколок? Очень болит?».

 – Какой осколок? – изумился я. – Анна Сергеевна, так вы вчера его, того…

Ты низко опустила голову и стала разглядывать рану.

 – Молодые люди, – между тем, сказала врач, – я ничего и никогда не забываю, когда что делаю.

Она долго рассматривала рану, затем заглянула  в историю болезни и сказала: «Странно, очень странно. Почерк мой, а когда удалила осколок, хоть режь, не помню».

 – Вы очень куда-то спешили, – еще раз соврал я.

Ты так нежно посмотрела на меня, а потом на доктора, которая уже согласилась, что это делала она  и операция получилась. Рана в порядке.

Вот и забыл я твои глаза и голос. Но руки твои, медсестра, как руки матери, наверное, не забуду никогда. Руки твои и доброе нежное сердце!


Источник: 

Фарутин Н.С. Маленькие рассказы о большой войне. - Вологда, 2002

 
Предыдушие посты: 
Краснофлотец Фарутин. На перекрёстках памяти
Песня, рождённая в море

Вечер нарейде

Продолжение:
История трёх фотографий